Монахиня Елизавета (Крючкова): Нам достались все обительские слезы, но мы с этим справились

О своем духовном пути, начале возрождения Марфо-Мариинской обители милосердия, помощи потерявшимся в 1990-е годы и раненым в Чеченской войне рассказала в преддверии 25-летия возрождения Обители монахиня Елизавета (Крючкова), ее настоятельница с 1992 по 2006 год. 

– Матушка, с чего начиналась современная история Марфо-Мариинской обители милосердия? Как происходило возвращение зданий и восстановление территории?

– Честно говоря, в начале 1990-х годов я не представляла, что такое Обитель. Я работала на радио, у меня все было хорошо. В конце 1980-х – начале 1990-х, когда наша страна впервые за многие десятилетия отметила христианский праздник, да еще какой! – 1000-летие Крещения Руси, я вдруг задумала делать православные передачи. На меня произвел сильное впечатление международный форум, на который я тогда попала. Я не знала как мне надо говорить, как себя вести – это было неизведанное направление для моей деятельности. В итоге, взяв благословение у владыки Питирима и других владык, я начала осуществлять задуманное. У нас пошли православные передачи. Одним из авторов был приехавший в Москву епископ Василий (Родзянко). Я была очень рада с ним встретиться, услышала такой красивый русский язык, застывший наверно, вывезенный из России еще в годы революции. И мне было страшно неловко, потому что моя речь состояла из сленгов и штампов. В конце концов, я замолчала, потому что боялась осрамиться, и дала себе слово возвратиться к хорошему литературному русскому языку.

С Владыкой мы сделали ряд передач, а потом он заболел. Я спросила у него, чтобы он хотел посетить в России? Он ответил, что Большой театр, в котором никогда не был. Конечно, я сделала все, чтобы достать хорошие билеты. Мы пошли слушать оперу «Орлеанская дева», правда, она была скучноватой, но зато он увидел Большой театр. Когда мы возвращались, я заметила, что Владыка хромает, и чем дальше, тем больше. Я подумала, что ботинки тесные. Мы возвращались на машине, но последние метры до квартиры я буквально тянула его на себе. Когда усадила Владыку в кресло и сняла с него ботинки, они были в крови. Оказалось, что у него открылись старые раны, язвы, которые он получил в Югославской тюрьме.

С этого момента началось наше с ним долгое-долгое знакомство. В течение двух месяцев я не отходила от его постели, все время старалась чем-то помочь, нашла врачей. В магазинах все было плохо, я позвонила в Патриархию, там откликнулся ныне покойный – владыка Владимир (Слободан). Митрополит Смоленский и Калиниградский Кирилл (ныне — Патриарх Московский и всея Руси) привез из Америки лекарства – в общем, мы его подняли. И как-то он подарил мне книжку Л.П. Миллер о Великой княгине Елисавете Феодоровне – самая первая книжка о преподобномученице Елисавете, изданная на русском языке. Он мне рассказал о Марфо-Мариинской обители, я жадно слушала, задавала вопросы, потом пошла посмотрела это место. Дальше – больше, вдруг владыка Василий мне говорит: «Майя Николаевна, я Вас благословляю эту Обитель возродить». – «Вы что? Как? Я же ничего не знаю». – «Да, Вам предстоит соединить несоединимое».

Так все и началось. После этого я попадаю в Израиль. Два месяца я туда ехала на теплоходе Леонид Собинов. Мы проехали страны христианской культуры Средиземноморья и затем попали в Хайфу и Иерусалим. К мощам Великой княгини я попала тоже ночью. Мы очень много плутали, потом все-таки нашли храм св. Марии Магдалины. Шли военные действия, все было так сурово. Я подошла к мощам и начала плакать, не знаю почему, слезы лились рекой. Но чем больше я плакала, тем мне становилось легче. В конце концов, когда я успокоилась, обратила внимание, что в правой части храма все время находятся люди. Там шла исповедь. Я спросила: «А мне можно?» – «Можно». Исповедовал старец Нектарий. Сидит с платочком, смотрит на меня: «Ну, сестра?». – «Я приехала из Москвы». Видимо я была одна из первых из Москвы, потому что он вздрогнул всем телом и убежал. И нет его, и нет. Я сижу, жду, думаю, уходить или не уходить мне. Потом он выходит, сильно сморкается, я поняла, что он плакал. Мы с ним разговорились. Он сказал, что строил Беломорско-Балтийский канал, что на него все время смотрело дуло винтовки, его ели комары, а когда он засыпал, ему снились фантастические сны. В этих снах он видел красивые острова. Я его перебила и спрашиваю: «Эти острова снятся Вам и сейчас?». – «Я теперь на этих островах», – ответил старец.

Я исповедалась, потом спросила у него благословение на возрождение Марфо-Мариинской обители. Он задумался. Потом сказал: «Тяжело тебе будет, переживешь большие скорби. Решайся сейчас». Я ничего не ответила. На следующий день он отвез нас на Елеон к матушке Варваре. Когда стали там расходиться, я опять к нему подошла под благословение. А он опять говорит: «Тяжело тебе будет, переживешь большие скорби». Я не представляла какие скорби я могу пережить? У меня все было благополучно, я уже сделала себе карьеру. И еще он сказал: «Приедешь домой, передай – в 1991 и 1993 годах у вас будут большие испытания». Он тогда уехал, а я монахиням в Гефсимании пересказала его слова. Они не поверили, а получилось все по его в конце концов.

Ночью монахини меня отвезли в Храм Гроба Господня. Рядом велись военные действия, было опасно, но мы все-таки добрались. Я зашла в пещеру, где икона Матери Божией. Она там одна, глазки у нее закрыты. Мне сказали, что она иногда открывает глаза, когда ей очень усердно помолишься. Я как умела встала на коленки на камни, при свечах, смотрю на глазки и молюсь, прошу прощение, а потом раз и рисунок сдвинулся, я увидела карие глаза Матери Божией. Они смотрели не на меня, в сторону, и такая доброта, любовь, покой! Я подумала, как же так, у Нее только что распяли Сына, люди распяли, но почему Она такая добрая? Я пережила потрясение, подумала, что мне это показалось. Но сзади стояли две русские женщины, которые все надо мной подтрунивали, что делаю вид, что усердно молюсь, даже встала на колени, и вдруг они вскрикнули: «Она глаза открыла!», и сразу все прекратилось. Мне было много таких явлений в начале моего духовного пути, все время что-то происходило, что подталкивало меня к вере, чтобы это было раз и навсегда.

Я приехала домой в Москву и пошла к протоиерею Борису Гузнякову, который был настоятелем храма иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» на Большой Ордынке. Он знал последних сестер Обители, они нянчили его детей, у него прятались документы Обители, фотографии, вышивки, уставы. Все это хранилось в каких-то квартирах. Мы с ним созванивались по телефону, говорили какими-то условными фразами. Все это таилось, но, тем не менее, жило. После празднования 1000-летия Крещения Руси, он начал трудиться во многих местах и в том числе создал Марфо-Мариинское благотворительное общество. В этом обществе и зародилось наше сестричество. Наверно потому, что я была деятельной, я стала старшей. Я все время торопила: «Давайте, отец Борис, начнем, давайте!». Он говорил: «Ну, во-первых, там все занято, во-вторых, мы столько лет прожили с пониманием государственного социального служения, мы уже отвыкли от милосердного служения. Нужно сначала поучиться милосердию, а потом идти в Обитель». Так началась наша работа на ниве социального служения – мы пошли в детские дома, больницы, Ожоговый центр (тогда из Уфы шел поезд, который загорелся, и многих пострадавших прислали в Ожоговый центр Института им. Склифосовского). Наши сестры могли оказать только небольшую помощь, как нянечки: поправить постель, покормить, но было понятно, что рук не хватало и не хватало опытных сестер. Тогда возникло решение, что надо получать медицинское образование.

Мы продолжали думать как войти в Обитель. Отец Борис стал нашим духовником. Он мне сказал: «Майя Николаевна, Вы можете везде пройти, Вам все двери открыты, идите и оформляйте документы». Конечно, у меня было журналистское удостоверение, я могла с ним и в мэрию, и в ЦК партии, и во все органы пробраться – удалось убедить мэрию, Ю.М. Лужкова, что документы нужно юридически оформить. Я молчала, так как понимала, что территория была частная, но чиновники этого не знали, они были уверены, что это церковная территория. Хотя во времена Керенского территорию Обители национализировало Временное правительство, как и все царское имущество.

Нам удалось оформить документы. Была сложность: на территории сохранились старенькие домики, покосившиеся, особо архитектурной ценности не представлявшие, поэтому Управление охраны памятников говорило: «Как мы это будем ставить на охрану?». Но мы все-таки нашли выход, назвали наши постройки историко-архитектурным ансамблем Марфо-Мариинской обители милосердия. Но войти в помещения не могли. Кого там только не было! А в подвалах поселилось общество «Память», которое возглавлял Д.Д. Васильев, больной уже, с больными ногами, но сильный духом. «Царская власть! Николай II!» – они были на этом повернуты. Меня считали коммунисткой.

Однажды мы с отцом Борисом забрели к ним, на второй этаж. А там как раз вся эта гвардия – в черных формах, портупеях, сапогах и в кресле восседает Д.Д. Васильев. Они нас увидели и кто-то выкрикнул: «А вот вы нам и попались!». Отец Борис побежал (с больным сердцем) звонить в милицию, а я осталась одна. Мне выход перекрыли. Они стали рассуждать, как будут со мной расправляться. Но тут взыграло мое достоинство и я выпалила: «Да видела я ваши черные сапоги – войну ребенком прошла!». Резко развернулась и ушла. Тихо спустилась по лестнице, но спина была ледяная. Все обошлось. Но вскоре мне пришлось вновь встретиться с Дмитрием Дмитриевичем. Несмотря на то, что у нас были оформлены все документы, желающих на два гектара земли в центре Москвы хоть отбавляй. Там уже ходили всякие бизнесмены, на нас не обращали никакого внимания: «Здесь у нас будет косметический кабинет, здесь бассейн». Я думаю, ну все, мы сами не справимся, у нас нет никакой силовой структуры. Что мне делать? Получила благословение у отца Бориса и пошла на улицу Валовую к Д.Д. Васильеву на поклон. Там решетки и военные. Я прошла сквозь все решетки, ввели меня в комнату с иконами и входит Дмитрий Дмитриевич. Ему было неловко за первую встречу. Сели мы за стол и я говорю: «Я пришла раскурить трубку мира». А он мне в ответ сиплым голосом: «Где пулемет будем ставить?». Я отвечаю: «Пулемет не надо, но Вы нам помогите, потому что…». Я ему рассказала про нашу ситуацию, и мы с ним подружились. Он нам помогал, и все его ребятки помогали. Они нам таскали тяжести, тяжелые сумки, когда девочки ходили по старикам (наберут продуктов и бегут к своим подопечным). Как только заявляются к нам какие-то комиссии, так сразу эти мальчишки в формах, причем с какими-то палками начинают кувыркаться, маршировать, петь военные песни. И комиссии уходят. Мы долго продержались благодаря ребятам. В обществе некоторые осуждали мою дружбу с «Памятью». А что мне оставалось делать? Все люди – братья, они тоже верующие. Перед смертью Дмитрий Дмитриевич подарил Обители изумительной красоты тканую икону Спасителя (она была его любимой) в серо-оливковых тонах. Я поминаю его добрым словом.

1990 год дал первые толчки несчастий, государство наше стало рушиться. Рушилось оно очень болезненно, как будто огромный корабль дал крен и все, кто оказался за бортом – неустроенные социальные слои населения (пенсионеры, сироты, инвалиды) – все посыпались с палубы в пучину мутного житейского моря. Государство ничего не могло сделать, оно само умирало. Как можно было помочь? Какие программы придумать? Как журналист я знала какие фонды начинали деятельность, быстро по ним прошла и поняла, что с ними дело иметь ни к чему, потому что возглавляют их люди, которые оказались невостребованными, а теперь наступил их звездный час для самолюбования или каких-то махинаций с деньгами. Тогда вспомнила, что мне сказал владыка Василий. Первым делом, чтобы разработать проекты, побежала в ГА РФ посмотреть документы об Обители. Мироненко – весь на телефонах. «Ну, – думаю, – к нему не пробиться». Сидела я там, смотрела на сотрудниц архива и думала, наверно, ленинградские блокадницы такие же были. У Вавилова новые сорта семян были выведены, так они их прятали, не ели, не варили. Они их берегли для будущих поколений, и такая же картина предстала в ГА РФе.

Каким-то чудом, я пробилась к Сергею Владимировичу Мироненко. Он занят, начинаю ему говорить, а он, чувствую, не слышит, но потом все-таки сосредоточился на мне и говорит: «Хорошо, я Вам помогу». Вскоре я пришла туда и мне бесплатно выдали основополагающие документы: уставы Обители, другие документы, воспоминания – все то, что помогло быстро сориентироваться. Мы с этими документами пошли вперед как с компасом. Не надо ничего было придумывать, они оказались актуальными и для нашего времени, мы почувствовали это. Тогда была задача помочь солдатам Русско-японской войны, нужны были госпитали, в том числе передвижные, перевязочные материалы. У нас – тоже самое – первая Чеченская война, вторая Чеченская война. Детская программа, молодежная, для бездомных – все взяли, ничего не меняли, просто стали делать как было написано рукой нашей Великой Матушки. И у нас дело пошло.

В первую очередь, несчастные наши люди, очень доверчивые, работоспособные, но беспомощные, потому что привыкли, что они работают, у них за это все есть: бесплатное медицинское обслуживание, путевка в санаторий, детям – в пионерский лагерь. А сейчас другая жизнь – надо выжить, перехитрить, квартиры теряют, работы теряют, семьи разваливаются – на территории нашей Обители нарисовалась пьеса А.М. Горького «На дне». У нас были свои Сатины, свои бароны, писатели, летчики и надо было им как-то помочь – восстановить документы, накормить, одеть, обуть, дать работу или помочь уехать на Родину. Тогда люди без определенного места жительства были другие, сейчас такая категория лиц – любители странствий, им нравится такое существование. А у нас тогда было потерянное поколение, которое надо было поднять. Мы создали из них бригаду: электрики, сантехники, строители. У нас был Анатолий из Набережных Челнов, который любил командовать и стал хорошим организатором. Они вешали нам люстры и выполняли разную мужскую работу. Мы их кормили, выдавали одежду, которую нам привозили с гуманитарной помощью из Европы. Когда они шли вместе (если только не улыбались – были все без зубов), можно было принять за иностранную делегацию. Настолько они уже хорошо выглядели. За гаражами мы им устроили баню. Нашли длинный шланг, провели туда горячую воду. Вот они намоются, чистенькое наденут, начинается обед. Мы их кормили очень хорошо, сестры готовили с удовольствием. Мы все ели из одного котла, так все было просто. У них была своя посуда, потом мы ее мыли. Наедятся, потом я к ним подсаживаюсь (если меня нет, кто-то из сестер) и говорю: «Обитель для вас как медом намазана. Почему вы только к нам приходите? Столько уже сестричеств, католические монахини открыли отделение Матери Терезы. Туда бы пошли поели?». А они мне отвечают: «Были мы там. Бумажный стакан кипятком наполнят, а туда порошок засыпят, помешают и говорят: «Ешь, это суп консоме. Консоме! Консоме! А зачем нам консоме? Нам бы картошечки с селедочкой». И слезы, и смех, и забота!

А потом в Обитель дети «посыпались». Я их не набирала нигде. Раз, и оказались в Обители, и ровно 17 – столько было и у Елисаветы Феодоровны. Со всех концов ребята. Опять стали действовать по программе Великой княгини. Они такие слабенькие были, недокормленные, пережившие очень много. Мне захотелось их свозить на море, чтобы они покупались, увидели все цвета радуги детства, чтобы порадовались, чтобы с этим вышли в жизнь. У них ведь обрублено прошлое, непонятно будущее, они как из пробирки – на что им опереться? Есть этот ребенок, и больше ничего. Надо было создать вокруг него такую атмосферу, чтобы он почувствовал, что и прошлое есть, и настоящее прекрасно, и будущее светло. Чтобы не плакали, не замыкались. Одна девочка у нас почти не разговаривала. Ее привезли к нам, мы потом узнали, что мать ее закрыла в избе, заколотила окна и уехала, через какое-то время соседи спохватились. Отодрали доски, а она лежит на полу, умирает и крысы уже рядом. Ее скорей в больницу под капельницу, а потом к нам привезли. На ноги поставили, но разговаривать она ни с кем не хотела. Если рисовала, то рисунки были черными. Брала я ее за ручку и шли гулять по саду. «Смотри, видишь, первые подснежники. Мы скоро поедем в Крым, там море, оно, правда, соленое, но в нем можно купаться. Какие там волны!». И рассказываю ей свое детство, когда меня Крым и «Артек» вылечили от туберкулеза. А она все равно молчит. Молчит и молчит. А потом получилось так: Вимм-Билль-Данн нам очень помогал с молочными продуктами. Хороший маленький кокетливый автобусик к нам приедет, выскочит из него молодой человек, быстро перегрузит баночки-скляночки, хлопнул дверью и уехал. А у нас – свежайшие продукты. Даем их детям: «Дети, ешьте». Аню (которая сейчас у меня живет) повар зовет есть кашу с курицей, она отвечает: «Не хочу я эту вашу курицу, наелась уже». А Маша сидит, загребла к себе йогуртов огромное количество (и еще ест одновременно), а когда услышала Анин ответ, воспряла и впервые сказала: «А мне здесь все нравится!». Так началось выздоровление.

Наша военная программа была суровой. Мы работали с Министерством обороны, с погранвойсками. У нас был руководитель от погранвойск – генерал-майор Ю.В. Колосков. Сестер милосердия для этих поездок отбирали. Девочки были организованные, молчаливые, никаких споров. Мы формировали посылки. Для нашей миссии нам выделили следующие территории: Итум-Калинский погранотряд, Аргунское ущелье южная граница, станица Ассиновская и Грозный. Что такое Итум-Калинский погранотряд? Там огромное ущелье, никогда не бывает солнца, всегда сыро, тяжело дышится. Там снеговые горы. Солдаты должны лезть, а ботинки скользят… Мы расписали, что нужно каждому отряду. Альпинисткие снаряжения: полностью, от крюков до очков – 12-15 штук. Другой отряд просит палатки, носки. Ленинградская область вяжет носки. Там – нужно питание, здесь нужны трансформаторы, которые дают тепло. Очень все серьезно. Конечно, мы с сестрами бегали по всей Москве: кто-то помогал, кто-то отказывал. Помогала, например, Международная ассоциация фондов мира под председательством А. Карпова. Не могу перечислить какие организации, почти вся Москва помогала. Выпечку хлебную делали, хотелось, чтобы каждому солдату куличика хватило. Десятки тонн груза прятались у нас в Обители.

Два госпиталя: один – в Кисловодске и военно-полевой госпиталь в Ростове-на Дону – им нужны были лекарства, перевязочные материалы, кровати, операционные столы – все доставали. Что-то из Германии, немцы не знали для чего и куда, но поставляли нам кое-что. И формировались десятки тонн груза. Ночью подъезжали военные машины, все складировалось потихоньку, увозилось на военные аэродромы. Там это все опять же складывалось, хранилось и через какое-то время грузилось на самолеты. Все делалось в тайне, чтобы посторонние не узнали.

Что такое Аргунское ущелье? Вот тебе тыл, а вот тебе фронт. Там фронт за каждым кустом, особенно, летом, так называемая зеленка – отовсюду могли стрелять. Валя Асмус, Закоморные и другие наши сестры, очень собранные, с отрядом туда летят. Важно было быстро разгрузить. Они делали так: застава №1 – все склеено желтым скотчем, застава №2 – красный скотч и так далее. Священники с нами летали, не всегда, но летали. Многие ребятки хотели покреститься. Конечно, оказывали колоссальную помощь. А оттуда мы вывозили письма, начинаем созваниваться: «Мы от Вашего сыночка…» – «Да что Вы, как он?». Начинаются расспросы, а звонки междугородние – деньги, а где их взять, но как-то выходили из положения, и все в конце концов получалось.

Очень много было у нас искренних благотворителей. Некоторые думали, что у нас огромные потоки денег, но этих потоков не было. Знаете, как у Маяковского про субботники: «Свободный труд свободно собравшихся людей». В нашем случае главную роль играла духовная составляющая — трудились во славу Божию и архитекторы, бомжики, сестры, врачи. На две трети мы работали бесплатно. Даже управление охраны памятников: «Ну ладно, потом...». Поэтому нам удалось сделать самую грязную тяжелую работу. Мы провели коммуникации. Мы вырыли огромную яму — так у нас пойдут коммуникации, а что дальше – не знаем. И вот к нам в гости приезжает В.П. Шанцев, вице-мэр Москвы. Подошел к яме, спрашивает: «Что будем делать?». Отвечаем, что не знаем. Потом Су 155 пригнал, и нам все сделали: и трубы, и хоромы подземные, и электричество.

Большим помощником нам был Е.М. Примаков. Мы с ним когда-то работали вместе, он трудился на международном радио, а я на российском (внутреннем), потом он ушел на Ближний Восток. Добрые отношения сохранились, и когда он узнал, что есть такая обитель, то стал помогать, чем мог.

Еще хочу сказать, что нам удалось найти документы по Новороссийску. Елисавета Федоровна там сделала санаторий для увечных воинов Русско-японской войны. Мы шли точь-в-точь по ее программам, прошли историческими тунелями. Мы почувствовали на себе, что такое Обитель и как она нужна людям. Нам достались все обительские слезы, все, что она не успела утвердить юридически, рухнуло на нас. Но мы с этим справились. Я считаю, что это очень жизнеспособная форма служения людям в рамках православия. Может быть, такие обители будут возникать, и наш опыт еще кому-нибудь пригодится.

– Сколько при Вас было сестер?

– У нас было всего 150 насельниц, в их числе патронажные сестры. Сестры, которые у нас работали, все получили образование, самодеятельности не было. Причем, если сестры работали в Ожоговом центре, они были там оформлены по трудовым книжкам. Они работали и в операционных, везде имели допуск. Работали и в военном госпитале, ухаживали за ранеными, но они оставались сестрами Обители. Получали зарплату, что-то клали в общую копилку. Был у нас свой фонд. У одной сестры были трудности в семье, мы обязательно нагружали продуктами машину и отправляли ее родственникам. Раз ты вышла из семьи, близкие твои не должны страдать. Если ты здесь трудишься, значит, мы должны тебе помочь.

У нас было около сотни девочек-сестер, которые постоянно жили в Медицинском училище. Там нам выделили второй этаж, ДСК-1 сделал ремонт. Открыли маленькую молельню. Вообще, это была немецкая программа, на их средства мы купили компьютеры, оборудовали библиотеку. Знакомились, как работает диаконическая служба Германии. Отчеты у нас были четкие. Мы с ними очень хорошо работали в течение десяти лет.

Приходящие сестры Обители — патронажные и ученицы, которым еще даже 18 лет не было. К ним приезжал священник, с ними жили монахиня и диаконисса, следили за дисциплиной и порядком. Меня даже обвиняли, что была очень строгая дисциплина. Каждый раз принимали 100 девушек, по окончании обучения они получали государственные дипломы. Потом наш колледж закрылся.

Два раза в год — на Новый год и на день рождения – матушку Елизавету (Крючкову) посещают уже повзрослевшие воспитанники детского приюта, те, в судьбах которых она, как настоятельницы Марфо-Мариинской обители милосердия, в свое время приняла участие.

– Почти все ребята получили высшее образование. Хорошо, когда человек занят. Дария у меня получила два высших образования, работала в Южной Америке, Дубае, знает испанский, английский, хорошо разбирается в экономике, сейчас работает в Минатоме. Вася с о. Валаам (был как Маугли) сначала учился в строительном училище, потом я его отправила в ДСК-1 (которые нам помогали), он получил рабочую профессию, был в Германии на практике, потом еще учился (ДСК-1 за него платили), теперь работает в Правительстве Москвы, занимается сохранением старинных зданий. Катя, его сестра, тоже с о. Валаам, вышла замуж за эстонца, они уехали сначала на Кипр, потом в Англию. Приехала тут ко мне – совсем другая девочка. Она когда училась, никак не могла с математикой справиться, а я ей говорила, что математика — это музыка. И вот звонит мне как-то по телефону и говорит, что поняла и поступила в университет в Лондоне на высшую математику. Теперь советуется со мной – хочет открыть в городе, где живет, воскресную школу имени св. Елисаветы... У нас в приюте были и карнавалы, и спорт, и подводное плавание, «Русский язык», балет (из Большого театра приходили с ними заниматься), сольное и хоровое пение, лепка и батик расписывали. Очень много было радости, веселья. И она говорит мне: «Я все это повторю». – «Представляете как мне приятно!».

Беседовала Наталия Федотова
Фотографии из личного архива монахини Елисаветы (Крючковой)