«…Я буду стараться изо всех сил, и я влагаю свою руку в Его и иду, не страшась тех скорбей и нападок, которые приуготовил для меня этот мир»

В данном письме основательницы Марфо-Мариинской обители, адресованном последнему русскому царю-страстотерпцу Николаю II в апреле 1909 года, Великая княгиня подробно рассказывает о том, как устроена жизнь в ее Обители^[1].

«Христос воскресе!

Милый Ники!

Сердечное спасибо вам обоим за прекрасный образок, он висит у меня в молельной вместе с другими иконами, которые я получила уже здесь в моем новом доме^[2]. Ты всегда был таким милым братцем и с таким интересом говорил о нашем уставе, найдя его хорошим, что мне хочется рассказать тебе, как налаживалась моя жизнь здесь с самого начала, когда каждый шаг надо обдумывать и потихоньку, с Божьей помощью, подвигаться вперед. Не случайно я задумала начать пост вместе с несколькими поступившими девушками – с тем, чтобы вместе принимать обеты. Первая неделя прошла в молитве, покое, говении, затем – принятие Святых Христовых Таин, и после этого началась наша жизнь.

В двух словах о том, как проходит день: утром мы вместе молимся, одна из сестер читает в церкви в полвосьмого; в восемь часы и обедня, кто свободен, идет на службу, остальные ухаживают за больными, или шьют, или еще что-то… У нас немного больных, так как мы берем пациентов, чтобы на практике учиться лечить разные случаи, о которых идет речь в лекциях докторов, и для начала взяли только легких больных, сейчас уже все более и более трудные случаи, но, слава Богу, больница наша просторная, светлая, сестры очень преданы своему делу, и больные прекрасно идут на поправку. В полпервого сестры во главе с госпожой Гордеевой садятся обедать, а я ем у себя одна – это мне по душе, и, кроме того, я нахожу, что, несмотря на общежитие, некоторая дистанция все же должна  быть. В посты, по средам и пятницам у нас подается постное, в другое время сестры едят   мясо, молоко, яйца и т. д. Я уже многие годы не ем мясо как  ты знаешь, и у меня все тот же вегетарианский стол, но те, кто к этому не привык, должны есть мясо, особенно при  тяжелой работе.

Я вхожу в такие подробности, потому что людям интересно, как я живу в обители, они не видят нашей жизни и строят догадки, часто совершенно ошибочные; воображение работает, и многие считают, что мы живем на хлебе, воде и каше, суровее, чем в монастыре, – «какая же тяжелая у них жизнь», – тогда как она всего лишь простая и здоровая. Спим свои восемь часов, если кто не засиживается позже положенного; у нас хорошие кровати и чудесные комнатки с яркими обоями и садовой мебелью. Мои комнаты большие, просторные, светлые, уютные, тоже летние, все, кто у меня был, в восторге от них. Мой дом стоит отдельно, потом больница с домовой церковью, дальше дом врачей и лазарет для солдат и еще дом батюшки = 4 дома. После обеда некоторые выходят подышать воздухом, потом все берутся за работу; чай подается в четыре, ужин в полвосьмого, потом вечерние молитвы в моей молельной в 8 и спать в 10^[3].

Теперь о лекциях: три раза в неделю батюшка, три раза – врачи, между лекциями сестры  читают или готовятся. Пока у них медицинская практика только в больнице; я их посылаю в дома бедных от случая к случая и лишь для того, чтобы собрать сведения; понимаешь, сначала они должны выучиться. Батюшкины лекции очень интересны, просто исключительно, ведь он не только глубоко верующий, но еще и необычайно начитанный человек. Он  начинает от Библии, а закончит церковной историей, указывая сестрам, как и что они смогут сказать и чем облегчить душевные страдания. Ты ведь знаешь отца Митрофана, он произвел на тебя благоприятное впечатление в Сарове, а в Орле его просто обожали^[4]. И здесь многие приезжают издалека в нашу маленькую церковь и обретают  силы в его прекрасных простых проповедях и в исповеди. Это широкий человек, в нем нет ничего от ограниченного фанатика, все основывается на безграничной любви о Господе и прощении – истинно православный священник, строго державшийся Церкви, для нашего  дела – благословение Боже, так как он заложил необходимое основание. Скольких он  вернул к вере, наставил на путь истинный, от скольких я слышу благодарность за великое  благо иметь возможность посещать его. Никакой экзальтации – но ты довольно меня знаешь, я люблю спокойную, глубокую веру и никоим образом не могла остановить свой выбор на священнике-фанатике.

Некоторые добросердечные хлопотуны из тех, что любят крутиться возле меня, боятся, как бы я не изнурила себя такой жизнью и не надорвала здоровье: я недоедаю, недосыпаю... Но, дорогой, услышишь что-нибудь в этом роде – не верь. Я сплю свои 8 часов, ем с удовольствием, физически чувствую себя удивительно здоровой и сильной (небольшая простуда, ревматические боли или подагра, от которой страдали все в нашей семье, – от них  никуда не денешься). Ты знаешь, у меня никогда не было румяных щек и всякое глубокое чувство тотчас отражается на моем лице, так что в церкви я часто выгляжу бледной, ведь я, как и вы с Аликс, люблю богослужение и знаю, какую  глубокую радость может доставить хорошая служба. Я хочу чтобы вы оба и все-все знали то, о чем я уже много раз говорила и писала: я совершенно покойна, а совершенный покой – это совершенное счастье. Мой милый Серж почиет в Бозе со многими, кого он любил, с теми, кто ушел туда к нему, а мне Господь дал прекрасную работу на этой земле. Исполню ли я ее хорошо или плохо, одни Он ведает, но я буду стараться изо всех сил, и я  влагаю свою руку в Его и иду, не страшась тех скорбей и нападок, которые приуготовил  для меня этот мир, – мало-помалу моя жизнь повернула на этот путь. Это не минутная  фантазия, и никакое разочарование меня не ждет: я могу быть разочарована в самой себе, но у меня и нет никаких иллюзий, и я не воображаю, будто я не такая, как все. Я хочу  работать для Бога и в Боге, для страждущего человечества, а в старости, когда мое тело  уже  не сможет трудиться, я надеюсь, Господь даст мне покой и молитву – о деле, мною  начатом. И тогда я уйду из деятельной жизни и буду готовить себя для той, большой обители. Но пока у меня есть здоровье и силы, а кругом столько горя, и, следуя по стопам Христа-Кормчего, мы идем к страждущим – в них мы помогаем Ему.

Все очень добры и полны желания помочь, но многие думают, что я взялась за дело, превосходящее мои возможности, – в действительности это не так, я крепка телом и духом и глубоко, бесконечно счастлива в вере. Простите, дорогие, я не приезжала к вам на Рождество и на Пасху, но первые шаги очень-очень важны. Обещайте, что не будете думать, что я вас забыла по жестокосердию или по самолюбию, если я не приеду и на дни рождения. Я думаю, будет лучше, если какое-то время мы не будем встречать праздники вместе: не должно, возложивши руку свою на плуг, озираться назад, ведь так? Не думайте, что я нахожусь под чьим-нибудь влиянием. Я стараюсь найти путь и, конечно, буду делать ошибки.

Как выяснилось, из лучших побуждений люди донимают моего бедного батюшку: пусть он заставляет меня есть, тогда, как я ем, и очень хорошо, заставляет меня путешествовать и все такое… когда я совершенно здорова и сильна, как лошадь. С тех пор как мне сделали операцию, я не знаю, что такое боль, нога на удивление хорошо и едва заметно отекает от долгого стояния – отекают обе ступни, от жары, но ведь это редко у кого не так. Люди не видят моей жизни, не видят, что я совершенно спокойна, довольна и глубоко благодарна Господу за все это. Вместо того, чтобы беспокоиться обо мне, они должны благодарить Бога, что Он нашел меня достойной такого утешения, как моя работа, дающая мне столь полное, совершенное удовлетворение.

Если у тебя найдется минута ответить мне, пожалуйста, напиши и скажи, все ли ты понял, и, может быть, ты добавишь какие-то добрые слова по-русски к своему английскому письму, чтобы я прочла их батюшке, – о том, что ты веришь в него и уверен, что он сможет помочь мне, если Господь благоволит послать испытания. Понимаешь, я смотрю на вас с Аликс как на своих брата и сестру, а он – как на государя и повелителя, и я чувствую, что его мучают тем, что ты якобы раздосадован моим поведением и считаешь, что он толкает меня на разрыв со всеми вами и заставляет губить себя аскетической жизнью и непомерной работой, тогда как все это неправда. Он исповедует меня, окормляет меня в церкви, оказывает мне огромную помощь и подает пример своей чистой, простой жизнью – такой скромной и высокой в его безграничной любви к Богу и Православной Церкви. Поговорив с ним лишь несколько минут, видишь, что это скромный, чистый, Божий человек, Божий слуга в нашей Церкви. Он никогда не соприкасался с высшим светом и только теперь столкнулся со многими странными слабостями, страстью во все вмешиваться и т.п. Теплое слово одобрения от тебя, его обожаемого государя, развеет все скорби – и ведь он в самом деле заслуживает этих слов.

Прости за это длинное письмо, оно для вас обоих, дорогие, ведь я уже давно вас не видела, а вы, наверное, хотите узнать о моей нынешней жизни. Если у вас есть какие-нибудь вопросы, пишите, душеньки.

Это письмо и нежный привет – вам обоим, дорогие мои.

Милые, да благословит вас Господь.

Твоя нежно любящая старая сестра Элла^[5].

[1] Письма преподобномученицы Великой княгини Елисаветы Феодоровны. Православное сестричество во имя преподобномученицы Елисаветы. Москва, 2011. С. 172-177.

[2] В феврале 1909 г. Великая княгиня вместе с будущими сестрами поселилась в Марфо-Мариинской обители.

[3] Из воспоминаний м. Надежды (З. Бреннер): «…Жили в раю. Жизнь в родной, любимой семье. Вечером прощались. На сон грядущий каждого она (Великая княгиня – ред.) благословляла, и батюшка также. Утром здоровались – к каждому также подходила. Что-нибудь неблагополучно – все заметит. Как-то у меня заболело горло. Она сразу: «Что с тобой?» – «Нет, нет, все хорошо». – «Нет, ты больна, тебе нужно отдохнуть…». Каждый месяц ходили на откровение к батюшке. А что-нибудь на сердце у тебя – всегда, во всякое время дня и ночи, иди к отцу или к матери, и разберется твое дело».

[4] Отец Митрофан Сребрянский писал о прощании с орловской паствой: «В день моего отъезда (в Марфо-Мариинскую обитель – ред.) поезд должен был отойти от вокзала в девять часов утра. Но тысячные толпы запрудили вокзал и полотно железной дороги, так что поезд не мог двинуться. Была вызвана конная полиция, и только в три часа дня отошел мой поезд, провожаемый плачем и стонами моих покинутых духовных детей».

[5] Из воспоминаний м. Надежды (З. Бреннер): «Какую наша матушка жизнь вела! Подражала преподобным, тайно носила власяницу и вериги, спала на деревянной лавке. Однажды к ней одна из новеньких сестер среди ночи вбежала (матушку разрешалось в любое время звать в случае необходимости) и увидела, как она отдыхает. Матушка ей только одно сказала: «Душенька, когда входишь, надо стучать». <…> Пост у нее  был круглый год, и рыбу не ела. По великим праздникам, когда архиереи съезжались, положит себе кусочек, так он на тарелке и останется. В двенадцать часов ночи, после дневных трудов, вставала на молитву, потом обходила свою больницу. Кому-нибудь из больных плохо – оставалась рядом, ухаживала до утра, всю себя каждому отдавала… Умирали все – только на ее руках. И Псалтирь по усопшим ночи напролет читала одна. Как-то картошку перебирать, сестры заспорили, никому не хочется – матушка молча оделась и пошла сама. Тогда уж за ней все побежали. Молитвенница она была особенная – стояла на молитве не шелохнувшись, как изваяние. Часто видели ее во время службы в слезах. По ее благословению потом сделали подземный храм, посвященный Небесным Силам бесплотным, прямо под алтарем, и во время литургии она уходила туда, чтобы ее никто не видел… Один день в неделю матушка проводила в Кремле, разбирала почту. (В этот день она шла через обительский сад на Полянку и стояла литургию в храме Григория Неокесарийского, там служба в шесть утра начиналась, кончалась рано. Так не было дня, чтобы она пропустила литургию.) <…> Двадцать две девочки-сироты воспитывались в обители, получали среднее образование. Сколько детей она извлекла из притонов Хитрова рынка! Скольких удержала, готовых сорваться в бездну греха и порока!.. Одинокие старухи у нас жили, калеки, мальчика помню расслабленного. Обеды бесплатные. Толпы бедных кормили каждый день, сотни обедов выдавали на дом, одиночные и для семей. Аптека, больница, амбулатория, лекарства со скидкой, а бедным бесплатно. Лучшие профессора принимали и операции делали. В самых тяжелых случаях Елисавета Феодоровна ассистировала как хирургическая сестра. Больные называли ее руки – чудотворными. <…> Работу безработным находили, курсы оплачивали. Например, мать семейства умеет шить, а машинки нет – покупали машинку. А на Рождество огромную елку устраивали, и кроме сластей – одежда разная теплая, обувь, валенки для бедных детей. Все, что было возможно, сестры своими руками обслуживали и шили. Матушка Великая сама для детей шила и вязала».

«Все качества ее души строго соразмерены были одно с другим, не создавая нигде впечатления односторонности. Женственность соединялась в ней с мужеством характера; доброта не переходила в слабость и слепое безотчетное доверие к людям; дар рассуждения, который так высоко ставят христианские подвижники, присущ был ей во всем, даже в лучших порывах сердца. <…> Многочисленные доклады и приемы, рассмотрение разного рода просьб и ходатайств, поступавших к ней со всех концов России, и другие дела наполняли обыкновенно весь ее день, доводя ее часто до полного утомления. Это не мешало ей, однако, проводить ночь у постели тяжелобольных или посещать ночные службы в Кремле и в излюбленных народов церквах и монастырях в разных концах Москвы. Дух превозмогал изнемогающее тело. Скрывая свои подвиги, она являлась перед людьми всегда со светлым улыбающимся лицом. Только когда она оставалась одна или в кругу близких людей, у нее на лице, особенно в глазах, проступала таинственная грусть – печать высоких душ, томящихся в этом мире. Отрешившись почти от всего земного, она тем ярче светила исходящим от нее внутренним светом и особенно  своей любовью и лаской. Никто деликатнее ее не умел сделать приятное другим – каждому соответственно его потребностям или духовному облику. Она способна была не только плакать с плачущими, но и радоваться с радующимися, что обыкновенно труднее первого. Не будучи монахиней в собственном смысле этого слова, она лучше каждой инокини блюла великий завет святого Нила Синайского: «Блажен инок, который всякого человека почитает как бы богом после Бога».